Бог танца — Вацлав Нижинский
Причастность к миру культуры априори предполагает знакомство с существующими культурными образцами и людьми, которые их создали. Вне всякого сомнения об одной из таких фигур наш следующий рассказ.
"В начале жизни школу помню я..."
Вацлав Нижинский родился в Киеве в семье польских танцовщиков, в которой, кроме него, было еще двое детей. Когда? Об этом, как и о многих других моментах его биографии, существует немало догадок 12 марта (28 февраля — по ст. ст.) 1888 года или в декабре 1889 года, а возможно, 1890-го. Зарабатывая на жизнь выступлениями, родители (а с ними и дети) побывали во всех уголках России. Но с некоторых пор семья окончательно обосновалась в Петербурге.
Он хорошо помнил, как теплым августовским днем 1898 года мама, Элеонора Николаевна Нижинская, привела его в Императорскую школу балета, откуда через восемь лет он по единогласному решению комиссии будет принят в святая святых для каждого, кто посвятил себя искусству танца, — труппу Мариинского театра. Но все это произойдет гораздо позже... А пока...
Хотя благодаря славе отца экзаменаторы знали имя Нижинского, по существующему правилу будущих учеников принимали в школу исключительно с учетом их личных достоинств. С самого начала его соученикам стало ясно, что этот всегда молчаливый, замкнутый мальчишка — предмет вечных насмешек — далеко опережает их.
Время шло, но утомительные для большинства учеников школы упражнения, монотонность занятий и бесконечные ограничения во всем он по-прежнему преодолевал с легкостью, вызывающей зависть одноклассников и гордость преподавателей. Когда, восхищаясь его необычным прыжком, у Нижинского спросили, трудно ли парить в воздухе, он совершенно искренне ответил: "О нет! Это не трудно, надо только прыгнуть и на минуту задержаться..."
Но, вероятно, тогда он еще и не подозревал, что будущая история уже соткала свои узоры и встреча, которой суждено было изменить его жизнь, близка: на одном из спектаклей Вацлава заметил Сергей Дягилев — "поборник русского искусства", а позднее — основатель и бессменный руководитель, душа "Русских сезонов" в Париже. Их свел общий знакомый, и Дягилев позвал за собой. "Я ненавидел его за слишком уверенный голос, но пошел искать счастья", — запишет позднее Нижинский. Их союз изменил мировую историю балетного искусства, музыки и живописи. Так начался новый этап его жизни.
"Фавн – это я"
Сергей Павлович Дягилев был фигурой яркой и неординарной: прекрасно разбираясь в живописи и музыке, он в течение почти двух десятилетий определял и направлял культурную жизнь России, а затем Запада. Дягилев щедро дарил миру сказки "Русского балета", в составе которого в разное время блистали Матильда Кшесинская и Анна Павлова, Тамара Карсавина и Ида Рубинштейн, Серж Лифарь и Жорж Баланчин. Над декорациями для его феерических постановок на музыку Равеля, Дебюсси и Стравинского работали Лев Бакст, Александр Бенуа, Николай Рерих, а позднее молодой художник Пабло Пикассо. Дягилев обладал редкой интуицией и какой-то гипнотической силой, которая завораживала людей, подчиняя их его воле. Как и прежде, выбор Дягилева оказался неслучайным: новый фаворит с первых минут появления на сцене вызывал овации зала, заставляя "кричать и рыдать" восхищенную публику. Щедрый и великодушный, он задаривал Вацу сапфирами в золотой оправе после каждого особенно удачного выступления, прощал вспышки гнева и агрессии и переводил в шутку его выходки и странности. Тем не менее, Дягилев контролировал каждый шаг Нижинского и не выдавал наличных, а все текущие расходы брал на себя, ограждая любимца не только от бытовых проблем, но и от внешнего мира. Он творил, он лепил, он созидал, подобно мифическому Пигмалиону, но сквозь лик его Галатеи проступала улыбка фавна — полуживотного, существа из иного мира, странного и бесконечно одинокого...
Вероятно, потому Нижинский выбрал для постановки своего первого балета, где он выступил в качестве хореографа, именно этот сюжет. Ведь "Фавн — это я",— говорил он, и на сцене оживал чувственный получеловек, полузверь, играющий в страсть от прикосновения к покрывалу, оброненному убегающей нимфой... Сергей Павлович никогда не допустил бы ничего подобного в жизни, он оберегал Вацлава, заботясь о том, чтобы никто посторонний не потревожил его. Сергей Павлович даже приставил к нему слугу, который за всем следил и обо всем докладывал... Сергей Павлович... По странной случайности лучшими ролями Нижинского, начинающего танцора, оказались те, которые он исполнил в балетах, где играл роль прекрасного "золотого раба". Один из друзей Дягилева однажды заметил: "Как странно, Нижинскому всегда суждено быть рабом в твоих балетах — в "Павильоне Армиды", в "Клеопатре" и в "Шехерезаде"... Надеюсь, когда-нибудь ты освободишь его". Не освободил: еще долго Вацлав будет рисовать огромные глаза, которые, казалось, следят за ним повсюду, рождаясь в полутьме его сумеречного сознания...
...Однажды, много лет назад, цыганка предсказала Дягилеву "смерть на воде", и с тех пор он всегда суеверно избегал морских путешествий (предсказание настигнет его через полтора десятилетия: он умрет в Венеции — городе, "вырастающем" из воды). Именно поэтому Сергей Павлович отпустит свою труппу (а с ней и Нижинского) в турне по Южной Америке, даже не предполагая, чем обернется для всех его участников это путешествие...
"Бог дал его тебе"
Когда в марте 1912 года "Русский балет" блистал на сцене театра в Будапеште, его выступления, среди сотен других зрителей, посетила одна прелестная юная особа, принадлежавшая к известной польской семье, дочь Эмилии Маркуш — первой актрисы Венгрии. Она получила прекрасное образование и мечтала стать Вазари своей эпохи, посвятив жизнь истории современного ей искусства. «Его артистический гений поразил меня, но в, то, же время какое-то странное предчувствие жило в душе», — напишет она в своих воспоминаниях. Но уже тогда она поняла, что сделает все возможное и невозможное, чтобы всегда быть рядом с этим человеком — преклоняться перед его талантом и служить ему. И невозможное произошло: она добилась встречи с Дягилевым, который "обладал тем, что было для меня всего дороже, — Нижинским". Так, заручившись его поддержкой, под вымышленным предлогом, в августе 1913 года двадцатидвухлетняя Ромола де Пульски отправилась в путешествие на борту корабля "Эйвон", присоединившись к труппе "Русского балета"; навстречу своей судьбе.
Они не раз встречались на палубе, и она не раз была "представлена" ему, но в каждую следующую встречу все повторялось сначала — он как будто не узнавал... "Я ничего не видела, кроме... Нижинского и его зачаровывающих глаз..." Однажды Вацлав обратил внимание на ее кольцо, привезенное отцом из Египта. "Я уверен, оно принесет вам счастье", — сказал он. "Мы взглянули на небо, где во всем своем великолепии сверкал Южный Крест..." — эту ночь Ромола вспоминала всю свою долгую жизнь, потому что она стала началом их общения, которое со временем переросло в "оживленную беседу", состоящую из сотен жестов и лишь им одним понятных полуфраз: общий для обоих язык, появится только время спустя, но тогда он был им не нужен. Когда Вацлава спросили, как они общаются, он с улыбкой ответил: "О, хорошо. Она понимает". Предложение руки и сердца было официальным: Нижинский передал его через переводчика. А затем, не дожидаясь ответа, на ломаном французском спросил: "Мадемуазель, хотите ли, вы и я?"— указывая на четвертый палец левой руки. "Да, да, да!"— прозвучало в ответ: она не верила своему счастью.
"Но ведь вы едва знакомы", — предостерегали друзья. "Но я знаю Нижинского. Я много, много раз видела, как он танцует. Я знаю его гений..." Ни намеки на связь с Дягилевым, ни рассказы о его приступах агрессии не смутили ее. "Я выйду замуж несмотря ни на что, даже если вы правы. Пусть я лучше буду несчастлива с ним, чем счастлива без него", — отвечала она. Эти слова прозвучали как клятва, данная ею несколько дней спустя в ратуше под небом Буэнос-Айреса, когда они обещали друг другу перед лицом Бога быть вместе всегда и во всем — и в радости, и в горе...
"Все думают, что я болен"
Известие о женитьбе Нижинского произвело на Дягилева такое впечатление, что он "впал в истерику" и "мы боялись оставить его одного", — вспоминали друзья. Следствием стал полный разрыв отношений с "предавшим" его другом. Таким образом, Вацлав лишился не только могущественного покровителя, но и любимой работы... Однако надежда на возвращение в "Русский балет" не угасала: вне театра его жизнь теряла всякий смысл, а кроме того, Ромола ждала ребенка и вся ответственность за семью ложилась на его плечи. Но годы, проведенные на сцене, не прошли даром: имя Нижинского было теперь лучшим украшением любой театральной афиши во всех концертных залах мира. За возможность получить его согласие организаторы готовы были платить гонорар в 3 000 долларов в неделю...
Жизнь налаживалась, расцвеченная теперь детским смехом и забавным лепетом маленькой Киры, в которой мать и отец с радостью и любовью видели свое продолжение. "Она будет великой балериной", — уверял Вацлав. И еще: "Я хочу показать красоту и разрушительную силу любви". Он мечтал о новых постановках. Жизнь продолжалась, но...
Однажды в гостях один из знакомых, слывший прорицателем, взялся погадать приглашенным. Глядя на тонкие линии маленькой руки, он предсказал Ромоле долгую жизнь и крепкое здоровье. Взяв руку Вацлава — был потрясен: Нижинский спросил, не умрет ли он. "Нет, нет... конечно, нет, но... это хуже, хуже..." — последовал ответ.
А уже в 1917-м стали впервые сказываться признаки надвигающейся беды: и без того малообщительный Вацлав иногда совсем не отвечал на вопросы, а вспышки агрессии порой таили угрозу жизни близким ему людям. В 1919 году он в последний раз станцевал перед аудиторией, по его собственному определению, "страшные вещи", приведя в замешательство всех собравшихся танцем, навеянным эхом войны, трагическими событиями, окончательно подорвавшими его больную психику. "Казалось, он парил над сотнями павших, истекающих кровью солдат. Мы слышали их стоны", — вспоминали очевидцы. Но надежда жила... Ромола до последнего мгновения верила в то, что это лишь временное затмение, — все пройдет, все восстановится, и они снова понесутся на санях с горы в заснеженном Сен-Морице, и он станцует свой волшебный танец — он, юный бог, покоривший некогда ее воображение. Надо только окончательно увериться, всего один визит к доктору, который отведет это облако, эту легкую тень тревоги!..
С этого момента начался отсчет минут, часов, десятилетий ее борьбы за него. И опять, как много лет назад, она совершала невозможное, только чтобы у ее Вацлава "все было": она ездила с лекциями по Америке, писала статьи, издавала книги... Она консультировалась с лучшими врачами и требовала применения новейших методик в его лечении... Стремясь пробудить интерес Вацлава к жизни, вывести из полузабытья, она водила его на выставки и концерты, в картинные галереи и на балеты, поддерживая под руку, когда он шел, едва передвигаясь, кормила, когда он отказывался принимать пищу... Она жила только ради него. К этому времени в семье уже было двое детей... А когда во время Второй мировой войны они оказались на оккупированной территории, Ромола сделала все, чтобы спасти мужа от физической расправы: фашистское правительство издало указ об уничтожении всех душевнобольных. "Не бойся, мы вместе", — повторяла она как заклинание, преодолевая силой своей беззаветной любви неумолимые обстоятельства. Ее усилия были вознаграждены — к Вацлаву постепенно возвращалось сознание, он учился жить заново. Как-то его пригласили на репетицию в Парижскую оперу, где другой киевлянин, Серж Лифарь, танцевал партии из балетов, в которых некогда блистал он сам. Мгновение — и Нижинский взлетел в своем невероятном прыжке — его успел запечатлеть приглашенный фотограф. И в этот момент он впервые за долгие-долгие годы был поистине счастлив...
P. S. Вацлав Нижинский умер 8 апреля 1950 года в Англии на руках женщины, которая любила его больше жизни...
У нас на сайте также можно ознакомиться со статьями:
